— Что-то мы уж больно хорошо идем, — Викул то и дело озирался по сторонам, вглядываясь в мирные лесные дебри, окружавшие отлично утоптанную тропу, — Не нравится мне это!
Компания беглецов неспешно продвигалась по направлению к столице за пару лиг в стороне от правого берега Павы. Тропы, которыми был изрезан лес, следовали широким изгибам реки, соединяя местные хутора и заимки, порой выводя на безлесье — к деревням.
День снова выдался ясный, но нежаркий. Чаща была полна птичьим пением, комары на тропе не докучали, путникам не встречались ни люди, ни звери. Казалось, беглецы вовсе ни от кого не бегут, а свободно прогуливаются, словно в собственных, хорошо знакомых угодьях.
Шимма с удовольствием вела в поводу Берту, на которой восседал Пол. Анит шла у его стремени, и все трое о чем-то оживленно переговаривались.
Старик Хтоний и кузнец Викул шли чуть позади — не торопя детей, но и не давая им слишком уж замедлить шаг. Доктор жевал травинку, иногда покуривал и беспокойства старого друга не разделял:
— Видишь, какая у парня охрана? И меч тебе, и глаза молодые, а главное — то, что Анит опять «видит». Тут не город — твоя дочка, Викул, любого человека почувствует за лигу… Ну, не за лигу, но далеко. И впереди, и позади, и вокруг. Ей здесь «видеть», как бы это сказать?.. Просторно. Чего ты дергаешься? Отдохни, пока есть возможность.
— «Отдохни»! Ты мне лучше скажи, почему нас не ведут? Ведь должны бы… Не верю я, что нас вот просто взяли и отпустили, — кузнец в который раз оглянулся и машинально потрогал обух топора, что висел в петле на его поясе.
— Нас не отпустили, нет, — Доктор задумчиво поправил ободок в седых волосах, — Так же ведут, как и раньше. Только очень осторожно. Они просто знают, что мы идем в Акраим и не препятствуют. Полагаю, им того и надо, чтобы мы туда шли.
— Какого же демона мы тогда идем куда им надо? — сердито воззрился Викул на старика.
— Ну… они не знают, что мы там будем делать. Но считают, что сумеют нас удерживать в поле зрения. Мы — не знаем, зачем им сдался Пол (а во вторую очередь — мы с тобой и девочки), но считаем, что от их слежки сумеем избавиться.
— А мы сумеем?
— Есть одна мысль. Простая, как мычание — потом расскажу, — Доктор ненадолго остановился, выплюнул старую травинку, выбрал рядом с тропой новую и осторожно вытянул тонкий, еще совсем незрелый «колосок» из трубочки укорененного стебля. На конце травинки зеленый цвет переходил почти в белый. Вкус сердцевины лесного мятлика старик любил. И даже пару раз не поленился в бытность свою в Тёсе нарвать столько «колосков», чтобы нарезать и смешать из их кончиков салат.
— Ничего-то тебя толком не пугает, я гляжу, — заявил Хтонию слегка успокоенный Викул, — То ли ты в самом деле чернокнижник, то ли, как Анитка говорит, тебе никто навредить не может, потому что ты… чернокнижник, наверно.
— Я, Викул, немного врачеватель, немного алхимик, немного сочинитель — вот тебе и всё.
— А меч? А вот эти все фехтовальные чудеса, которые у тебя Шимма вытворяет? — понизив голос, с подозрением спросил кузнец.
— Ну-у… мне и повоевать пришлось в свое время. Жизнь-то длинная…
Викул вздохнул и неопределенно повел рукой:
— Знаю тебя десять лет, а то и больше… Но вроде как и не знаю. Чудно оно, сам понимаешь… Вот опять не соображу, скажем, что это ты себя «упырем» честишь?
— Ты, наверное, забыл, Викул, что я ведь служил и при дворе. Я, друг ты мой, понимаю, что это такое — присваивать себе право на насилие.
— «Присваивать!» «Право!» — иронически покачал головой кузнец, — Слова-то какие высокие… Не пойму я, о чем ты толкуешь, и зачем всё усложняешь, чего ни коснись.
— Это ты всё упрощаешь… как и многие. Вот смотри: четыре года назад наш добрый король взял да и сжег все равнинные поселения горцев по эту сторону Красных Зубов. Кстати, если помнишь, мужчин, что там жили, старше шестнадцати лет он соизволил либо казнить, либо отправить на каменоломни и соляные копи. А отпустил только женщин и детей.
И как-то все вокруг согласились, что оно так и надо, что давно пора было…
— Так они ж грабили почем зря и никого тут тоже особо не жалели! — возмутился Викул.
— А ты со своими неробкими парнями отчего же не пошел горцев-то жечь?
— Так я же не солдат. Я оброк каждый год на королевский двор представляю, демоны им на шею, чтобы, значит, королевская власть… того… защищала народ!
— То есть, признаёшь, выходит, власть короля и его право казнить и разорять во имя защиты подданных?
— Ну… признаю, — насупился кузнец, — А чего не так-то?
— А почему ты, например, не объявишь Тёс своим владением, не начнешь там править, не соберешь из своих приятелей войско, не введешь оброк? Ты вон какой из себя удалец, кто бы тебе стал перечить? Да захоти ты, и сам Голова бы тебе тут же присягнул… Принялся бы ты тоже казнить и разорять с твоим удовольствием… М-м? — Хтоний с деланным простодушием заглянул другу в глаза.
— Не, подожди… Это ж, во-первых, бунт… Во-вторых, наш король-то королем родился. А я родился вот… кузнецом. Оно, знаешь… каждая курица — знай свою улицу.
— Ну, положим, он родился королем. И отец его родился королем, и отец отца… и так далее. А достославный предок его — Улаф Первый? Он откуда взялся?
— Ну как? — озадачился Викул — Он пришел из-за моря… ведомый Вороном… Дальше там… Всемогущий уронил перо… и на том месте Улаф Великий основал первый среди всех град Равнфедар… от которого, значит, и пошло королевство.
— А жили люди тут до этого?
— Ну ясно — жили! Сказано же: «…И присягнули ему йонмааны и скваары, и жены их, и чада. Стали отныне Королевством и щитоносцы, и землепашцы, и убогая чернь…» Дальше не помню, чего там.
— А с какой стати они ему присягнули-то? Пришел какой-то заморский мужик с колдовской птицей и объявил себя, понимаешь, королем. И скваары, и йонмааны, и, следует думать, в особенности убогая чернь — надо же — страшно обрадовались. Они в него все влюбились, что ли?
Кузнец криво усмехнулся:
— Ну если у него, допустим, тяжелая конница в достатке и пара сотен лучников — влюбишься, пожалуй.
— Во-о-от! — Хтоний поднял вверх сухой и длинный указательный палец, —Другими словами, пришла из-за моря хорошо вооруженная разбойничья ватага. Для начала пограбила и пожгла, а потом посмотрела: других ватаг поблизости нету, народ в смысле подраться квелый — чего бы не основать какое-никакое королевство? Осесть, обзавестись наконец хозяйством, потомством? И чтоб оброк сам к порогу приходил. А власть, ясное дело, наследовалась.
То есть, его величество, Улаф Первый у нас стал королем каким? Самопровозглашенным. И только потому, что в своей ватаге он, скорее всего, был самый здоровый, жестокий и коварный. Мог, значит, пару-тройку черепов проломить… «в назидание»…
С насилия все началось, насилием и продолжается, Викул. В каждом закутке жизни, куда ни глянь, найдешь его. Любую сложность, что бывает между людьми, поковыряй — найдешь его.
Кузнец недоверчиво выпятил губу:
— Но подожди… Ведь есть люди… Ну, скажем, упился человек и давай сараи да дома поджигать. Может и целый город спалить — случались случаи. Его же надо остановить, нет? Опять же, бывают сумасшедшие. Какой и убить может, да не просто убить, а… Говорить даже не хочу.
Те же горцы — ведь другой жизни не знают, как набежать, порешить кого попало и забрать все, что не приколочено. Как с этим быть? Хочешь не хочешь, а применишь твое «насилие».
— Ну, давай по порядку. А нельзя ли попробовать так сделать, чтобы человек не упивался? Только без битья? Может, стоит поговорить с ним и узнать, что его тревожит. Упиваются-то, чтоб не тревожится… Вдруг он работы найти не может — чтоб и по душе, и на пропитание годилась? Может быть, кого родного потерял и тоскует? Может жена другого полюбила? Поговори с таким, когда он в разуме — многое узнаешь. Тут помощь нужна, чтобы человек снова вкус жизни почувствовал. А битье и сажание под замок — это разве помощь?
Сумасшедших же у нас как лечат, видел? Заковывают в цепи да поливают ледяной водой. И кормят впроголодь, чтоб «дурная сила не накопилась». Да и жалко на них любому городскому голове припасы переводить. Помрут под присмотром — и слава Ворону.
А знаешь ли ты, милый мой, что с ума ой как нередко сходят из-за заразных болезней, которые можно вылечить? Из-за мелких грибков, что поражают пшеницу, которую вообще-то можно определить как больную и сжечь? Из-за войны с ума сходят, из-за непосильной работы в шахтах? Из-за того же крепкого эля или вина, если кто богат?.. Таких «сумасшедших», Викул, на самом деле большинство. Дай им подходящее лечение и уход — станут поумней многих здравомыслящих…
Бывают врожденные случаи, тяжелые — это да. Сам встречал такие. Но однажды видел в Батор-Йоме собственными глазами, как тамошний дэрваш действительно самого настоящего безумца пользовал. Сложный был у него травный состав, очень долгий срок лечения. Конечно, пришлось запереть того больного. Но без рукоприкладства заметь — тонкой стрелкой с хитрым составом на конце из духовой трубки выстрелили и усыпили. Вот как тебя недавно… И в цепи не заковывали — просто хорошо стерегли. Да, приходилось держать за руки поначалу, поить лекарством насильно. Но то лекарство буйство сняло за неделю. А более-менее рассуждать больной начал уже через месяц. Он, конечно, слегка странным остался навсегда, однако дэрваш ему и работу нашел, простую, конечно, — лепешки печь на одном постоялом дворе. И научил, как себя вести, чтобы людей не пугать, как за собой ухаживать.
Что же касается горцев, то ведь понятно, что они по большей части не сеют, не пашут, кроме как во внутренних долинах — им просто негде! Зато табак какой из тех долин? А горный хрусталь из пещер? Самоцветы? Металлы? Почему нужно с ними воевать, когда можно мену вести — «торговать», по-новому говоря?
Но нет — обычай! И у нас, и у них. А внутри обычая что? Насилие. А внутри насилия что? Ну?… Страх! Не ты — так тебя. И страх-то простой — боязнь голода, болезни, смерти.
Но что, скажи мне, столько здоровых и работящих людей, сколько их есть в нашем королевстве, не могут плоды своего труда так распределить, чтобы ни у кого не было страха голодной смерти? Что, лекарей нельзя прокормить при каждой деревне? Что, невозможно мену наладить вместо войны?
— Что ж ты не наладил, когда при дворе служил? — с невинным видом осведомился у старика Викул.
— Да при том дворе… — вдруг рассвирепел Доктор, — Там, брат, кровопийство — это способ жизни! Вероломство — почитаемый инструмент внешней политики! Затуманивание голов собственному народу и хамское вранье в глаза — государственная мудрость! Там сам змеем становишься, пока ищешь пути, чтоб то исправить, сё исправить…
Хтоний с яростью выплюнул на тропу истерзанную травинку, непонимающе посмотрел на нее и, словно очнувшись, внезапно успокоился и печально добавил:
— Ведь я сам, вот этой головой, планировал ведение возможной войны с хаимцами на случай, если первые контакты с ними пойдут неудачно и вызовут с их стороны нападения. Я сам улучшил устройство Королевского Ока, распределил по карте его учреждения для быстрой связи… Да что там — я даже писал устав для шпионов: как себя вести при проведении розыска, опросов, негласного наблюдения, при осуществлении захвата и пленения. Веришь ли?..
Кузнец не ответил.
— То-то и оно. И кто я после этого? Хорош врачеватель — взялся искоренять насилие при помощи насилия…
— Как-то у тебя всё трудно получается, — задумчиво сказал Викул, — Жили же мы в Тёсе, вспомни… Ну сплавщики раз в полгода подерутся. Запрут их порознь, чтоб охолонули да и все дела. Ну стащит у Бонка кто-нибудь пару ложек или бочонок эля — тоже не случай. Все ж на виду, у воришек ум короткий — тут украл, сюда принес. Вот и засыпался. Ну и обязательных работ такому — на пользу городу. Опять же, с голоду никто не помирал.
Да неплохо жили-то! Пока эти «приказные»… Э! — кузнец вдруг подобрался, — Что-то не так!
Старик, подняв глаза от тропы, увидел, что дети остановились, Шимма, придерживая лошадь, свободной рукой тянулась к мечу, а Анит стояла, подняв правую ладонь вверх, показывая отцу и доктору — впереди неладно.
Не сговариваясь Хтоний и Викул рысцой рванули вперед. Кузнец ловко выхватил из петли топор и на бегу перехватил поудобней.
— Чего там? — спросил он, первым подбегая к девушке. Анит несколько отрешенно ответила:
— Шагов за триста. Человек примерно двадцать пять, половина — дети. Все озлоблены и испуганы. В том месте — ощущение большого несчастья.
— Напасть могут? — вклинился Доктор.
— Могут.
— Насколько это вероятно?
— Не очень вероятно. Они чем-то заняты. Если не пугать, то…
— Так, — распорядился старик, — Идем тихо-тихо. Мы с Викулом впереди. Если вдруг драка — ныряете в лес и тащите лошадь с Полом к реке. Догоним вас потом.
Викул, убери топор. Мы мирные странники — идем по своим делам, знать ни о чем не знаем. Пол, ты у нас будешь больной болотной лихорадкой. Шимма, поменяйся с Анит — она ведет Берту, ты их прикрываешь, если что.
Всем всё ясно? Тогда двинули.
Вскоре они вышли на большую округлую просеку, в центре которой дотлевал недавно сгоревший хутор. От него практически ничего не осталось — лишь один сиротливый сарай на отшибе.
Посреди тропы, пересекавшей широкой лентой бывшее поселение, собрались несколько семей хуторян. Они стояли и сидели кругом, в центре которого что-то происходило. Когда путники подошли поближе, угрюмые взрослые заозирались, немного расступились, потянув за собой детей, и Полу с лошади стало видно, что все смотрят на женщину средних лет, сидящую на земле.
Перед ней располагался сделанный на скорую руку алтарь. На нем возвышались небольшие башенки из камней, лежали перья. Сооружение по кругу было очерчено пеплом. Пепел же лежал и в центре алтаря.
Лицо женщины было расцарапано ногтями. Уставив красные глаза на одну из башенок, она пела на повторяющийся варварский мотив несколько фраз, которых Пол поначалу не понял. А потом сообразил, что слова самые обычные, просто женщина ставит в них странные ударения и выкрикивает песню с надрывным стоном:
Голодать больно,
умирать страшно,
помоги, Ворон,
укажи схорон.
Ставлю меточку —
отдам деточку.
Не казни ее,
схорони ее!
Женщина опускала пальцы в еще теплый пепел, рисовала им у себя на лбу серый зигзаг, низко кланялась алтарю и начинала сначала:
«Голодать больно,
умирать страшно…»
Доктор Хтоний выдержал три круга этой жуткой молитвы, после чего тронул Викула за рукав, приглашая идти вместе, и решительно зашагал к алтарю. Приблизившись к ворожее он гаркнул неожиданно надменно и властно:
— Ворон услышал тебя, женщина!
Певшая оцепенела и подняла на старика бессмысленные глаза. Толпа вокруг в испуге отшатнулась. Пол увидел, что Доктор сунул руку в сумку, достал горсть монет и бросил прямо на алтарь. Выгодки и барыши разрушили башенки из камней и привели в беспорядок перья. Старик кивнул кузнецу, показывая, что тот должен сделать то же самое. Викул беспрекословно повторил жест Хтония. Затем, кривя лицо и глядя на ворожею, как на насекомое, Доктор угрожающе прокаркал:
— А дети будут жить, женщина! Мои люди проверят. Если обманешь — накажу! Ты поняла меня?
Ворожея издала горловой звук и вцепилась в ноги Хтония, пытаясь поцеловать его сапоги. Доктор, с мукой дернул щекой и рявкнул на хуторян:
— Уберите!
Женщину оттащили. Старые и молодые мужики принялись кланяться — и кузнецу, и Полу, и девушкам, и страшному старику. Дети и женщины попрятались за хуторские развалины. Тропа снова освободилась.
Доктор махнул рукой, и путники быстрым шагом двинулись прочь от этого места. Шли молча. Шагов через пятьсот, когда их снова окружил лес, старик вдруг скомандовал:
— К демону эту тропу! Сворачиваем… Видеть этих хуторов больше не могу!
Он уверенно повел беглецов прямо в чащу, ловко перешагивая валежник и огибая пни. Вскоре отыскалась полузаросшая тропка, по которой вполне свободно могли идти два плечистых человека. Доктор посмотрел на небо, покрутил головой, указал пальцем направление и буркнул:
— Туда.
Он шагал первым, за ним Анит вела Берту, дальше двигались Шимма и Викул. Никто не решался нарушить молчание. Но минут через пять Хтоний заговорил сам:
— В этих местах, Пол, сохранился обычай. Когда людей настигает внезапная беда, каждая семья приносит в жертву Ворону самого младшего ребенка. Я полагаю, что он появился потому, что маленькие дети в таких случаях обычно умирали от недоедания…
Вообще, за это в Равнланде полагается десятилетняя каторга. Но даже Королевское Око не может знать расположения всех этих заимок и поселений в три-четыре двора. Тут кое-где водятся дичайшие нравы. И искоренить их пока не удается.
Доктор, закашлялся, постучал себя по груди, и против всякой логики принялся на ходу набивать трубку. Через минуту раскурил ее, окутался клубами дыма и заметил, обращаясь ко всем:
— До Акраима такими вот тропками идти нам не так уж долго. Дня, может, три. Пойдем, пожалуй, поживее.
Путники с готовностью ускорили шаг. Пол мерно раскачивался в седле, бок почти не болел, но в голове у него всё вертелась заунывная мелодия:
«Голодать больно,
умирать страшно…»
